8:00 утро. Саша встал и ехидно принюхивается к запаху желудочной жидкости. А мне хорошо. В голове всё ясно до боли. Да, во рту не очень, но терпимо, изредка подкатывает, но в целом отпустило. Я смотрю ехидно на него в ответ. Ему в 9 на работу, а расплата наступила. Лёгкий озноб и вестибулярные трудности. Саша набирает номер работы. Типа он заболел и сейчас у врача, подойдет только к двум пополудни. Телепатия бренди ещё работает, я понимаю иврит. Конечно, ему позволят, он же лучший работник. Болеет только по воскресеньям после моих визитов. О, Алекс, не торопись и всё такое прочее. С деланным сочувствием в голосе какая-нибудь сефардка-начальница позволит ему припоздниться. Теперь он смотрит ехидно опять. Коммуникация разладилась. Каждый сам по себе в плену злобы похмелья. Надо ехать домой… в смысле в Нацерат, ибо где мой дом я не имею никакого понятия.
Еду я не воспринимаю, а холодной воды выпью. Пару глотков. Вода зашипела на стенках обожжённого бренди горла и просочилась в желудок, а там – чёрт знает что.
Прощай, русскоговорящая Хайфа (точнее, говорящая на непонятном языке), влажность, пот, потерянные люди. Высокий автобус.
Вода смывает остатки грязи моего желудка, болтаясь под воздействием качки на горном серпантине. Буль-буль. Высокий автобус. Удерживаю рвоту. Как погано, блин! Вот она – расплата. Странно, но выгляжу я хорошо, чувствую это. Лицо заострилось и приняло мужественный характер. В глазах отблеск пьяной мудрости и ясность-чистота детского взгляда. Полуголая маечка открывает тушку бывшего спортсмена, не успевшего зажиреть. Если бы только знали смотрящие на меня люди, какая это шняга. Две марокканки с интересом поглядывают на меня. Я для них экзотика, мои серые глазки призывно улыбаются, зубы сжимаются в попытке избежать рвоты. Пока удаётся. Когда кончится эта поездка по палате №7? «Палата №7, Израиль чёртов мне надоел уже до крови в лёгких», – занимаюсь стихотворчеством. Ещё чуть-чуть. Удерживаю судороги рвоты.
Марокканки улыбаются. Шипят что-то между собой на иврите. Я причмокиваю губами в ответ. Тут все чмокать начинают. Поганая привычка, надо избавляться.
Нацерат. Чуть-чуть осталось. За две остановки до моего выхода не выдерживаю. Вода, ополоснув и смыв всю грязь с желудка, льётся наружу. На отмытый алимами пол высоко-комфортного автобуса. И затем под уклон туда, к марокканкам.
Боже, как хорошо. Ощущаю себя, как после бани, чистым как младенец. Зачем я пытался держать это всё в себе? Я чувствую себя богом или хотя бы Одиссеем, уже залапавшим грудь Пенелопы после двадцати лет шляния по проститутками. Кстати, о бабах! Призывно и искренне на сей раз улыбаюсь марокканкам. Всё, я им больше не нравлюсь, по-моему, у них культурный шок. Их тонкие душевные сущности потрясены увиденным. Интересно, останется ли это в их памяти как в моей?
Останки второй бутылки бренди текут по полу автобуса в такт раскачиванию салона. Моя остановка. Улица роз. Шошаним – никаких ассоциаций с розами это слово не вызывает. Гордо выдерживаю укоризненный взгляд шофёра-араба. Дурак ты, если бы знал, как мне хорошо сейчас и насколько всё всё равно. Я выпрыгиваю в свободном падении наружу. Новый, чистый, перерождённый, обмануто-счастливый. Бренди, мать его. И даже неважно, раскроется ли парашют. Ответ я и так знаю, я ведь его даже не брал.
Почему-то я запомнил тебя, моя вторая бутылка бренди. Почему мы запоминаем одно и забываем другое? От чего это зависит? Я был почти счастлив тогда, я был почти как господь бог. Почему? Я не знаю. Это просто бренди, вторая бутылка.
Сейчас подумал, что какой-нибудь придурок прочтёт это и решит, что рассказ о вреде пьянства. Надеюсь, что этого не будет. После первого предложения этот случайно забредший сюда персонаж бросит читать. Это не для него. Ведь это просто об украденном у судьбы мгновении счастья – у судьбы, которая как старый жид-ростовщик дрожит над каждой копейкой. У судьбы, которую не обманешь.
Один человек сказал мне, что я всё придумал. Это самая жестокая фраза, которую я слышал в своей жизни. Ей можно убить всё, что угодно, кому угодно, кого угодно. Смешно, но этот рассказ я придумал от начала и до конца. Так же как выпил вторую бутылку бренди, от начала и до конца. Признаю это, грешен.
Усыновите меня, пожалуйста!
Надраиваю железной щёткой большой чан, чищу от остатков вчерашнего супа. Аелла подгоняет: надо ещё плиту отполировать, чтобы можно было поставить фаршированный болгарский перец.
Мог ли я знать, что в двадцать пять лет, после окончания Педагогического Университета и двух лет работы директором гостиницы на сто двадцать мест, окажусь в богом забытой дыре под названием Д… и буду пахать мальчиком на побегушках в кибуцной столовой? Правда, когда меня спрашивают, кем работаешь, то я предпочитаю отвечать, что тружусь в качестве помощника повара. Ой, да ладно, кого я обманываю! Посудомойка я и подтиратель плиточных кухонных полов.
Кибуц Д… расположен на озере Кенерет недалеко от города Тверия, что в Израиле. Я – оле хадаш, новоприбывший эмигрант. Занесла же меня нелёгкая! Вот он – венец моей карьеры и мечтаний!
Самое смешное – мне нравится! Во-первых, – работаешь на кухне – ешь самое вкусное! Знаешь, что свежее, что только с печи, а что стояло в холодильной камере, укутанное целлофаном. Я уже поправился на семь кило! Мне это как раз не помешает, а то, как из СИЗО города Тверь вышел: 65 кг весил, одни кости и это при росте метр восемьдесят!
А во—вторых,… ну… об этом поподробнее…
По пятницам в кибуцной столовой всегда аншлаг. Почти все приходят с детьми, по три – четыре штуки, с родителями. Кухня захлёбывается грязной посудой, поэтому по пятницам берут дополнительного работника.
Пришла Ксенайда, маленькая, рост где-то метр пятьдесят три, очень пропорциональная. Русские при таком росте пропорциональными не бывают! А у неё правильные соотношения, длинные ноги, грудь небольшая, высокая. Лицо смуглое, чуть азиатское, волосы как вороново крыло до крепкой маленькой задницы достают. А энергии! Как у вечного двигателя! Возраст у маленьких худых женщин всегда трудно определить… на вид тридцать.
Поулыбались мы друг другу, поперемигивались на бегу и в промежутках между подтиранием замызганных полов и разгрузкой беременной грязью посудомоечной машины. Так шаббатный вечер незаметно и промелькнул. Подустал я, снимаю фартук. Ксенайда стоит в проходе, к стене облокотилась, смотрит на меня: белок глаза огромный, а зрачок антрацитом чёрным жжёт. В руке держит стручок зелённого перца. «Ата огев хориф? („Ты любишь острое?“)» – спрашивает. А я на иврите не ахти, пару месяцев всего в стране-то. „Хориф“ („Острое“)? Что такое „хориф“?» – мозги со скрипом от усталости еле шевелятся, а вслух: «Чего?»
Смотрит на меня, как на ребёнка малого: «Ну … ата огев хориф („Ну, острое любишь?“)?» «Чего?» – чувствую себя идиотом полным. «Огев хориф?!» Чего я торможу-то? Да всё что хочешь, милая! «Огев хориф („Люблю острое“)», – отвечаю, для убедительности выгоревшие брови хмурю и головой как осёл киваю. «Они огевет меот» («Я очень люблю»), – и начинает перец этот облизывать и жевать потихоньку. А сама на меня смотрит, просто дырку во мне глазами своими чёрными выжигает!
Издевается она что ли!!! Схватил я её, поднял на руки… а на землю опустил минут через двадцать только. Сама виновата! Нельзя так над людьми издеваться! Я всё удивлялся потом, как джинсы с неё на весу стащил?
Отсыпался всю субботу. Ноги болели очень. Встал уже к вечеру и побрёл к небольшому местному пабу. Его для волонтёров сделали, кто работает на кибуц, чтобы они с ума от скуки не посходили, для таиландцев, которые по четырнадцать часов на банановых плантациях пашут, для солдат, кто от кибуца числится. Там есть бар с водкой ужасного качества для тех же тайцев, бильярдный стол для игры в пул, телевизор.
В пабе на пол дивана развалился Мишка. «В пул?»
Мишка – горский еврей, хотя оказалось, что не еврей. По въезду в страну давали паспорта. Выяснилось, что бабка его матери не татка, а русская! Можете себе представить! То есть человек жил себе в своём Дербенте еврей-евреем и тут на: дают ему теудат-зеут, а там на месте национальности вместо «ягуди» – ПРОЧЕРК. Мишка за тем пассажиром, что удостоверение личности выдавал, минут десять бегал, кричал: «Заррэжу!» Но ничего, успокоился потом. Я, когда эту историю услышал, чуть со стула не упал от смеха. В моём-то гордо красуется: «РУССИ». А чего мне стесняться? Прочерки ставить? Русская у меня мать, Р-У-С-С-К-А-Я.
«В пул?» – спросил Мишка. Он уже переоделся в гражданское, только «М-16» в уголке стоит. Мишка служит по две недели в Газе на чек-посту, а потом на неделю сюда. Кибуц ему как солдату-одиночке выделил хибарку.
Помню, в детстве, когда только пошли видеофильмы из-за границы, всегда в них были плохие парни в бильярдной. Жизнь интересно жонглирует людьми и событиями. В кибуце Д… плохими парнями с киями были я и Мишка.
